Милые кости - Страница 20

В прихожей мама ладонями разгладила юбку. Поставив перед собой Бакли, положила руки ему на плечи:

— Подождем, пусть он постучится.

— Скорее всего, это преподобный Стрик, — высказался папа, обращаясь к Линдси и забирая свои пятнадцать долларов за второе место на конкурсе красоты.

— Сюзи была бы не в восторге, — решилась Линдси.

Папа мысленно ухватился за эту фразу, в которой прозвучало мое имя. Линдси выпал двойной ход, и она перебралась в «Марвин-Гарденс».

— Двадцать четыре доллара, — сказал папа. — Но, так и быть, уступлю за десятку.

— Линдси! — позвала мама. — Это к тебе.

Выбравшись из-за стола, Линдси направилась к дверям. Папа смотрел ей вслед. И я тоже. В тот миг мы с ним сидели рядом. Я была призраком на игровой доске. Папа уставился на фишку-башмачок, лежавшую на боку в коробке. Если бы только я могла ее поднять, сделать так, чтобы она перепрыгнула с «Бордуока» на лиловое поле «Балтик», где, как я всегда считала, живут самые интересные люди… «Просто ты — фанатка лилового», — говорила Линдси. А папа добавлял: «Могу гордиться, что моя дочь не заражена снобизмом».

— Железная дорога, Сюзи, — сказала папа. — Ты всегда старалась получить железную дорогу.

Чтобы подчеркнуть выступающий на лоб мысок и в то же время укротить вихры, Сэмюел Хеклер всегда зачесывал волосы назад. Из-за этого в свои тринадцать лет, упакованный в черную кожу, он смахивал на юного вампира.

— С Рождеством тебя, Линдси. — Он протянул моей сестре маленькую коробочку в голубой подарочной обертке.

Я все видела: Линдси начала сжиматься, как пружина. У нее ушло немало сил, чтобы отрезать от себя всех, всех без исключения, однако Сэмюель Хеклер был парнем ее мечты. У нее затвердело сердце, будто спрятанное на хранение в ледник, но, как бы она ни переживала мою гибель, ей было тринадцать лет, и Сэмюел Хеклер, парень ее мечты, пришел к ней на Рождество.

— Говорят, тебя посылают на слет юных дарований, — выдавил он, потому что все остальные молчали. — Меня тоже.

Тут у моей мамы в голове что-то щелкнуло — это включился автопилот образцовой хозяйки.

— Заходи, пожалуйста, посиди с нами! — сказал голос. — У меня как раз готов яичный коктейль.

— С удовольствием, — ответил Сэмюел Хеклер и, к нашему с Линдси несказанному изумлению, согнул руку в локте, чтобы проводить мою сестру к столу.

— А это что? — Бакли семенил сзади, тыча пальцем в футляр, который он принял за чемодан.

— Альт, — сказал Сэмюел Хеклер.

— Что такое альт? — не понял Бакли.

— Сэмюел играет на альт-саксофоне, — бросила Линдси.

— Только учусь, — сказал Сэмюел.

Мой братишка не знал, что означает «саксофон», зато он знал, что означает ледяной тон Линдси. Она частенько перед ним заносилась — я в таких случаях говорила: «Не дуйся, Бакли, это у Линдси колючки растут». С этими словами я принималась его щекотать, а потом бодала лбом в живот и приговаривала «злючки-колючки», пока он не заливался хохотом.

Увязавшись за старшими на кухню, Бакли задал вопрос, который возникал у него каждый день, и не по одному разу:

— А где Сюзи?

Все молчали. Сэмюел посмотрел на Линдси.

— Бакли, — позвал папа из соседней комнаты, — давай-ка сыграем с тобой в «монополию».

Моему брату еще никогда не предлагали сыграть в «монополию». Все твердили, что он слишком мал, но на Рождество всегда случаются чудеса. Он бросился к папе, и тот посадил его к себе на колени.

— Видишь этот башмачок? — спросил папа.

Бакли кивнул.

— Слушай внимательно, что я тебе расскажу, ладно?

— Про Сюзи? — Каким-то образом брат соединил одно с другим.

— Да. Я тебе расскажу, где сейчас Сюзи.

У себя на небесах я залилась слезами. Что мне еще оставалось?

— Когда Сюзи играла в «монополию», она всегда выбирала себе этот башмачок, — сказал папа. — Я, например, беру себе машинку или тачку. Линдси берет утюжок, а твоя мама, когда садится играть, выбирает пушку.

— А это собачка?

— Да, породы колли.

— Чур, моя!

— Договорились. — Папа запасся терпением. Он придумал, каким способом можно все объяснить. Вот так, посадив к себе на колени сынишку, беседуя с ним, ощущая его маленькое тельце, такое человеческое, такое теплое, полное жизни. Папа и сам находил в этом успокоение. — Отныне колли будет твоей фишкой. Ну-ка, скажи еще разок, где фишка Сюзи?

— Башмачок, — ответил Бакли.

— Верно. Значит, автомобиль — это я, утюжок — твоя сестра, а пушка — это наша мама.

Мой брат изо всех сил пытался сообразить, что к чему.

— Первым делом фишки ставятся на поле, так? Помогай.

Бакли набрал пригоршню фишек, потом еще одну, и высыпал их на доску, между карточками «Шанс» и «Общественная казна».

— Ну вот, а другие фишки будут нашими друзьями.

— Как Нейт?

— Да хоть бы и как Нейт. Он у нас будет шляпой. А поле — это весь мир. Теперь представь себе вот что: я брошу кубики — и одна фишка исчезнет с поля. Что это будет означать? Что она больше не играет? Верно.

— А почему? — спросил Бакли, подняв глаза на отца.

Тот содрогнулся.

— Почему? — еще раз спросил мой брат.

Папа не стал говорить «потому что жизнь — несправедливая штука» или «потому что так». Он хотел Найти подходящие слова, чтобы объяснить четырехлетнему человеку, что такое смерть. Папина рука легла на спину Бакли.

— Сюзи умерла, — только и выговорил он, не сумев связать это с правилами игры. — Понимаешь?

Протянув руку, Бакли накрыл ладонью башмачок. А потом поднял глаза на папу, чтобы найти подтверждение.